Playboy 2. О друзьях и социализме
Это интервью мы решили поделить на части и сопроводить описанием, чтобы вам было удобнее его изучить. Следите за анонсами следующих частей в наших соцсетях.
В этой части
«... у меня больше нет личного пространства. Абсолютно ничего личного!»
Писатель как национальная собственность
Фидель Кастро и рыба
Очарование литературы и журналистики
Кто такой экстренный политик
Мы еще будем подробно говорить о ваших работах, но сейчас давайте разовьем тему связи литературы и политики. Вы очарованы этой связью, не так ли?
Скорее, я очарован связью литературы и журналистики. Я начал свою карьеру журналиста в Колумбии и никогда не переставал быть репортером. Когда я не работаю над художественной литературой, то мотаюсь по всему миру, практикуясь в этом ремесле. Пожалуй, вам будет интересно узнать, что я занимаюсь всеми видами журналистики, кроме интервью. Интервьюеру приходится слишком много работать. Но, возвращаясь к вашему вопросу о связи литературы и политики, факт заключается в том, что в результате успеха моих романов я получил солидную репутацию, — и да, я латиноамериканец, а учитывая то, что происходит в Латинской Америке, было бы преступлением не интересоваться политикой. Если бы я был из той части мира, где не существует таких огромных политических, экономических и социальных проблем, я мог бы игнорировать политику и очень счастливо жить на греческом острове. Однако я латиноамериканец, и поэтому единственный выбор, который у меня есть, — это быть «экстренным политиком».
И чем занимается «экстренный политик»?
В моем случае, прежде всего, я не являюсь сторонником какой-либо партии. Также я не участвую в политике ни одной страны. Я чувствую себя латиноамериканцем в самом широком смысле. Поэтому я использую свою международную репутацию для осуществления того, что можно было бы назвать неофициальной дипломатией. У меня есть друзья на высоком уровне в правительствах Европы и Латинской Америки.
Давайте поговорим об одной из ваших знаменитых дружеских связей: с Фиделем Кастро. Это близкая дружба, не так ли?
Мы хорошие друзья. Наша дружба — интеллектуальная, хотя не многие знают, что Фидель — человек культуры. Когда мы встречаемся, то с большим удовольствием говорим о литературе. Фидель — невероятный читатель. Важно отметить, что наша дружба началась после того, как он прочел «Сто лет одиночества», которые ему очень понравились.
Однажды Кастро сказал о вас: «Гарсиа Маркес — самый влиятельный человек в Латинской Америке». Если это точная цитата, как вы думаете, что он имел в виду?
Эта фраза не похожа на Фиделя, но даже если бы он так сказал, я уверен, что он говорил бы обо мне, как о писателе, а не как о политическом деятеле.
Вы хотите сказать, что не разговариваете с ним о политике?
Было бы трудно избежать этого. Но мы не так уж много говорим о политике. Людям сложно поверить, что моя дружба с Фиделем Кастро практически полностью основана на нашем взаимном интересе к литературе. Лишь малая часть наших разговоров касается судьбы мира. Куда чаще мы говорим о хороших книгах, которые прочли.
Всякий раз, когда я еду на Кубу, я беру с собой стопку книг для Фиделя. Обычно по приезде в страну я оставляю их его помощнику, а потом иду по своим делам. Несколько недель спустя, когда у нас наконец появляется возможность встретиться, он, зачастую, уже всё прочитал, и нам нужно обсудить тысячу тем. Помнится, я оставил ему экземпляр «Дракулы» Брэма Стокера, по-настоящему удивительную книгу, недооцененную интеллектуалами. Так вот, однажды, около часа или двух ночи, я отнес эту книгу Фиделю. С ним всегда можно встретиться в столь поздний час, это его жизнь. В ту ночь ему предстояло изучить и обдумать множество важных государственных бумаг. Так, мы проговорили около часа и затем встретились еще раз в полдень следующего дня. «Габриэль, ты меня подставил! — сказал он. — Эта книга… Я не спал ни минуты». Он читал «Дракулу» с четырех до одиннадцати утра. Это та сторона его личности, о которой мало кто знает, но именно из-за нее и зародилась наша дружба. Что бы кто ни говорил о нас, мы никогда не вступали в политический сговор. Фидель считает, что писатели должны писать, а не участвовать в сговорах.
Но люди считают, что вы находитесь, как вы сказали, в сговоре с Кастро…
Да, в правительстве Колумбии, моей страны, есть люди, которые считают именно так. Но позвольте мне всё-таки рассказать о нашей дружбе с Фиделем, чтобы устранить все недопонимания по этому поводу. Начну я с одной истории, которую считаю очень характерной.
В 1976 и 1977 годах я ездил в Анголу, чтобы написать серию статей, которые были опубликованы в The Washington Post. На обратном пути из Анголы я остановился на Кубе. Так вот, в Гаване репортеры Reuters и Agence France-Presse попросили меня об интервью. Я предупредил, что в семь часов у меня самолет в Мексику, и пригласил их подъехать к отелю в четыре. Около половины четвертого Фидель неожиданно заехал побеседовать со мной. Так что, когда журналисты прибыли, персонал отеля сообщил им, что они не могут меня видеть, так как я разговариваю с Фиделем. Я рассказывал Фиделю свои впечатления об Анголе в течение десяти минут, а потом, не знаю почему — возможно, потому что мы обсуждали нехватку продовольствия в Анголе, — он спросил меня, хорошо ли я там питался. «В целом, неплохо, — сказал я. — Каким-то чудом мне удалось найти банку икры, и я был очень счастлив». Дальше Фидель спросил, люблю ли я икру. И я ответил: «Очень!» На что он сказал, что это чисто культурный, интеллектуальный предрассудок и что он не считает икру таким уж изысканным блюдом. Так, одна мысль шла за другой, и мы продолжали часами говорить о еде: омарах, рыбе и рыбных рецептах. Этот человек знает всё, что только можно знать, о морепродуктах. Когда пришло время отправляться на самолет, он сказал: «Я отвезу тебя в аэропорт». В аэропорту мы с Фиделем сидели в VIP-зале и еще немного говорили о рыбе, пока самолет задерживался.
VIP-зал в аэропорту Гаваны? Как-то не в духе социализма.
Как раз в духе. По правде говоря, там есть два VIP-зала. Как бы то ни было, репортеры догнали нас в аэропорту и, по-видимому, решили, что если Гарсиа Маркес только что приехал из Анголы, а Фидель отвез его в аэропорт, то у них состоялся чрезвычайно важный разговор! Поэтому, когда я уходил, журналисты подошли ко мне у самолета со словами: «Скажите, пожалуйста, о чём вы говорили с Фиделем все эти часы?» И я сказал: «Лучше вам не знать. Даже если я скажу вам правду, вы ни за что мне не поверите».
Как вам удается поддерживать личные отношения с таким человеком, как Кастро?
Это действительно сложно, поскольку у нашей дружбы есть ограничения. У Фиделя мало по-настоящему близких друзей. Это неизбежно, учитывая его работу и его влияние. Однажды его спросили в моем присутствии, не чувствует ли он одиночества, имея такую власть. Он ответил, что нет. Однако мне интересно, действительно ли те, у кого есть власть, чувствуют, насколько они одиноки.
Ходят слухи, что Кастро всегда первым читает ваши романы, прежде чем вы отправляете их своим издателям. Это правда?
Ну, я выслал ему рукопись моей последней книги «Хроника объявленной смерти».
Ему понравилось?
Фиделю? Да!
Скорее, я очарован связью литературы и журналистики. Я начал свою карьеру журналиста в Колумбии и никогда не переставал быть репортером. Когда я не работаю над художественной литературой, то мотаюсь по всему миру, практикуясь в этом ремесле. Пожалуй, вам будет интересно узнать, что я занимаюсь всеми видами журналистики, кроме интервью. Интервьюеру приходится слишком много работать. Но, возвращаясь к вашему вопросу о связи литературы и политики, факт заключается в том, что в результате успеха моих романов я получил солидную репутацию, — и да, я латиноамериканец, а учитывая то, что происходит в Латинской Америке, было бы преступлением не интересоваться политикой. Если бы я был из той части мира, где не существует таких огромных политических, экономических и социальных проблем, я мог бы игнорировать политику и очень счастливо жить на греческом острове. Однако я латиноамериканец, и поэтому единственный выбор, который у меня есть, — это быть «экстренным политиком».
И чем занимается «экстренный политик»?
В моем случае, прежде всего, я не являюсь сторонником какой-либо партии. Также я не участвую в политике ни одной страны. Я чувствую себя латиноамериканцем в самом широком смысле. Поэтому я использую свою международную репутацию для осуществления того, что можно было бы назвать неофициальной дипломатией. У меня есть друзья на высоком уровне в правительствах Европы и Латинской Америки.
Давайте поговорим об одной из ваших знаменитых дружеских связей: с Фиделем Кастро. Это близкая дружба, не так ли?
Мы хорошие друзья. Наша дружба — интеллектуальная, хотя не многие знают, что Фидель — человек культуры. Когда мы встречаемся, то с большим удовольствием говорим о литературе. Фидель — невероятный читатель. Важно отметить, что наша дружба началась после того, как он прочел «Сто лет одиночества», которые ему очень понравились.
Однажды Кастро сказал о вас: «Гарсиа Маркес — самый влиятельный человек в Латинской Америке». Если это точная цитата, как вы думаете, что он имел в виду?
Эта фраза не похожа на Фиделя, но даже если бы он так сказал, я уверен, что он говорил бы обо мне, как о писателе, а не как о политическом деятеле.
Вы хотите сказать, что не разговариваете с ним о политике?
Было бы трудно избежать этого. Но мы не так уж много говорим о политике. Людям сложно поверить, что моя дружба с Фиделем Кастро практически полностью основана на нашем взаимном интересе к литературе. Лишь малая часть наших разговоров касается судьбы мира. Куда чаще мы говорим о хороших книгах, которые прочли.
Всякий раз, когда я еду на Кубу, я беру с собой стопку книг для Фиделя. Обычно по приезде в страну я оставляю их его помощнику, а потом иду по своим делам. Несколько недель спустя, когда у нас наконец появляется возможность встретиться, он, зачастую, уже всё прочитал, и нам нужно обсудить тысячу тем. Помнится, я оставил ему экземпляр «Дракулы» Брэма Стокера, по-настоящему удивительную книгу, недооцененную интеллектуалами. Так вот, однажды, около часа или двух ночи, я отнес эту книгу Фиделю. С ним всегда можно встретиться в столь поздний час, это его жизнь. В ту ночь ему предстояло изучить и обдумать множество важных государственных бумаг. Так, мы проговорили около часа и затем встретились еще раз в полдень следующего дня. «Габриэль, ты меня подставил! — сказал он. — Эта книга… Я не спал ни минуты». Он читал «Дракулу» с четырех до одиннадцати утра. Это та сторона его личности, о которой мало кто знает, но именно из-за нее и зародилась наша дружба. Что бы кто ни говорил о нас, мы никогда не вступали в политический сговор. Фидель считает, что писатели должны писать, а не участвовать в сговорах.
Но люди считают, что вы находитесь, как вы сказали, в сговоре с Кастро…
Да, в правительстве Колумбии, моей страны, есть люди, которые считают именно так. Но позвольте мне всё-таки рассказать о нашей дружбе с Фиделем, чтобы устранить все недопонимания по этому поводу. Начну я с одной истории, которую считаю очень характерной.
В 1976 и 1977 годах я ездил в Анголу, чтобы написать серию статей, которые были опубликованы в The Washington Post. На обратном пути из Анголы я остановился на Кубе. Так вот, в Гаване репортеры Reuters и Agence France-Presse попросили меня об интервью. Я предупредил, что в семь часов у меня самолет в Мексику, и пригласил их подъехать к отелю в четыре. Около половины четвертого Фидель неожиданно заехал побеседовать со мной. Так что, когда журналисты прибыли, персонал отеля сообщил им, что они не могут меня видеть, так как я разговариваю с Фиделем. Я рассказывал Фиделю свои впечатления об Анголе в течение десяти минут, а потом, не знаю почему — возможно, потому что мы обсуждали нехватку продовольствия в Анголе, — он спросил меня, хорошо ли я там питался. «В целом, неплохо, — сказал я. — Каким-то чудом мне удалось найти банку икры, и я был очень счастлив». Дальше Фидель спросил, люблю ли я икру. И я ответил: «Очень!» На что он сказал, что это чисто культурный, интеллектуальный предрассудок и что он не считает икру таким уж изысканным блюдом. Так, одна мысль шла за другой, и мы продолжали часами говорить о еде: омарах, рыбе и рыбных рецептах. Этот человек знает всё, что только можно знать, о морепродуктах. Когда пришло время отправляться на самолет, он сказал: «Я отвезу тебя в аэропорт». В аэропорту мы с Фиделем сидели в VIP-зале и еще немного говорили о рыбе, пока самолет задерживался.
VIP-зал в аэропорту Гаваны? Как-то не в духе социализма.
Как раз в духе. По правде говоря, там есть два VIP-зала. Как бы то ни было, репортеры догнали нас в аэропорту и, по-видимому, решили, что если Гарсиа Маркес только что приехал из Анголы, а Фидель отвез его в аэропорт, то у них состоялся чрезвычайно важный разговор! Поэтому, когда я уходил, журналисты подошли ко мне у самолета со словами: «Скажите, пожалуйста, о чём вы говорили с Фиделем все эти часы?» И я сказал: «Лучше вам не знать. Даже если я скажу вам правду, вы ни за что мне не поверите».
Как вам удается поддерживать личные отношения с таким человеком, как Кастро?
Это действительно сложно, поскольку у нашей дружбы есть ограничения. У Фиделя мало по-настоящему близких друзей. Это неизбежно, учитывая его работу и его влияние. Однажды его спросили в моем присутствии, не чувствует ли он одиночества, имея такую власть. Он ответил, что нет. Однако мне интересно, действительно ли те, у кого есть власть, чувствуют, насколько они одиноки.
Ходят слухи, что Кастро всегда первым читает ваши романы, прежде чем вы отправляете их своим издателям. Это правда?
Ну, я выслал ему рукопись моей последней книги «Хроника объявленной смерти».
Ему понравилось?
Фиделю? Да!
Интервью было опубликовано в американском выпуске журнала за февраль 1983 года
Первую часть интервью читайте здесь
Первую часть интервью читайте здесь
Реклама из выпуска
Рейган рассматривает любое несогласие народов Латинской Америки не как конечный продукт ужасных условий в этих странах, а как своего рода советскую операцию.
Причина, по которой я показал ему рукопись, заключается в том, что он очень хороший читатель с действительно удивительной способностью к концентрации, — и еще потому, что он очень внимателен. Во многих книгах, которые Фидель читает, он быстро находит расхождения на страницах. «Хроника объявленной смерти» выверена как часовой механизм. Если бы в ней были ошибки, это было бы очень серьезно. И зная о зорком взгляде Фиделя, я показал ему оригинал рукописи, надеясь, что он сможет заметить возможные противоречия.
Получается, вы используете кубинского президента в качестве литературной музы?
Нет, в качестве хорошего первого читателя.
Учитывая то, как близко вы знакомы с Кастро, есть ли у вас какое-либо представление о том, что Соединенные Штаты могли бы сделать или, возможно, уже сделали, чтобы изменить свои отношения с Кубой?
Да. Я абсолютно убежден, что в планах Джимми Картера на второй срок было решение проблемы кубино-американских отношений. Он бы снял санкции, восстановил нормальные отношения и прекратил бы преследование Кубы контрреволюционными группировками. Рейган, как только вступил в должность, поступил ровно наоборот. Я уверен, что Картер решил бы проблему этой вражды так же, как это хотел сделать Джон Кеннеди, когда они убили его. Вне всяких сомнений, Кеннеди искал решение для Кубы.
Почему, по вашему мнению, так много американских президентов, включая Кеннеди, были одержимы Кубой?
Есть две причины. Во-первых, Куба до революции фактически была частью Соединенных Штатов. Да, целиком и полностью Куба была их территорией, и невосполнимой потерей для североамериканских финансовых кругов, контролирующих эту страну, стал тот факт, что Кубинская революция — как национальная, так и социальная — оказалась настоящей. И, соответственно, вторая причина заключается в том, что до Кубы все революции в Латинской Америке рано или поздно терпели неудачу, находясь под контролем Штатов, а эта страна изменила латиноамериканскую историю.
Возможно, но есть ощущение, что эта страна просто перешла из зависимости от Соединенных Штатов в зависимость от Советского Союза.
Это в значительной степени искусственная зависимость, вызванная экономической блокадой Штатов. Кубинцам очень повезло, что Советский Союз вовремя предоставил помощь, потому что Соединенные Штаты пытались морить их голодом. Но это не значит, что ситуация не искусственная. Такая страна, как Куба, не может бесконечно располагать всеми своими источниками энергии на расстоянии 14 000 километров: нефтяной супертанкер прибывает туда каждые 32 часа. Ну, это должно измениться. И это могло бы измениться, если бы Соединенные Штаты признали, что кубинцы вправе иметь революцию в своем собственном стиле.
Чего многие в Северной Америке не понимают, так это того, что Куба испытывает большую привязанность к народу Соединенных Штатов. Если бы блокада закончилась, хорошие отношения были бы возможны. В Штатах, например, можно услышать много пропаганды о советском культурном влиянии на Кубу. Я считаю, что культурное влияние Соединенных Штатов на Кубу несколько сильнее. Помню, как однажды вечером мы сидели в баре в Гаване с европейским журналистом, и он рассказывал о невероятном советском господстве на Кубе, в то время как мужчина в баре играл на пианино. В конце двухчасовой беседы я спросил журналиста: «Вы обратили внимание на музыку, которую играл мужчина за пианино?» Любопытно, что он не сыграл ни одной советской мелодии: всё это была североамериканская музыка. Я бы хотел, чтобы американцы понимали подобные вещи.
В течение трех лет вы писали документальный роман о Кубе. Ходят слухи, что вы решили воздержаться от публикации этой книги. Почему?
Долгая история. Я работал над этой книгой много лет. И каждый раз, когда приезжал на Кубу, я обнаруживал, что моя предыдущая версия романа уже устарела. Реальность на Кубе меняется очень быстро. В конечном итоге я решил прекратить работу и подождать, пока ситуация на Кубе нормализуется, прежде чем завершать и публиковать этот роман.
В New York Times от 22 мая 1980 года цитируется ваш ответ репортеру, где вы говорите, что решили не публиковать эту работу, потому что она слишком критична по отношению к Кубе.
Всё верно. То, что я написал, — очень суровая, очень откровенная книга. При желании легко можно было бы процитировать вырванные из контекста романа предложения и направить их против Кубы. Я не хочу, чтобы это случилось. Но это не является той причиной, по которой я отказываюсь от завершения работы над романом. Я жду какого-то события — возможно, снятия североамериканских санкций — прежде чем закончить его.
Другой ваш высокопоставленный друг — президент Франции Франсуа Миттеран. Правда ли, что вы являетесь его неофициальным советником по латиноамериканским делам?
Вы употребили слово «советник»? Нет, президенту Миттерану не нужны советы по Латинской Америке. Иногда ему нужна информация. После чего мы просто общаемся.
Некоторое время назад у Парижа была конфронтация с Вашингтоном, когда последний решил направить военную помощь левому сандинистскому режиму в Никарагуа. Это то, о чём вы говорите?
Решение продать им оружие? Нет. Обсуждения по этому вопросу, по-видимому, были очень, очень секретными. Но я знал о том, что никарагуанцы добивались коммерческой и экономической помощи. У власти в Никарагуа сейчас находятся хорошие парни. Мы вместе работали в те годы, когда они боролись с режимом Сомосы. Если вы хотите знать, что я сообщил президенту Миттерану о Никарагуа и обо всей ситуации в Центральной Америке, я буду рад повторить то, что я сказал.
Да, пожалуйста.
На мой взгляд, большая проблема в Латинской Америке, в частности в Центральной Америке, заключается в том, что администрация Рейгана интерпретирует всё происходящее как результат советско-американской динамики. Что просто смешно. И к тому же нереалистично. Администрация Рейгана рассматривает любое несогласие народов Латинской Америки не как конечный продукт ужасных условий в этих странах, а как своего рода советскую операцию. Веря в это, они создают самореализующееся пророчество — точно так же, как это сделал Кеннеди с Кубой в начале шестидесятых. Так случилось, что я очень хорошо знаю сандинистов, и я знаю, что они прилагают огромные усилия, чтобы создать свою собственную систему, независимую от какой-либо мировой державы. К сожалению, никарагуанцы сейчас замешаны во всевозможных внутренних заговорах и рейдах старых сил Сомосы, действующих из Гондураса, а также противостоят попыткам дестабилизации их правительства элементами, финансируемыми Штатами. В то же время никарагуанцы остро нуждаются в средствах на продовольствие, развитие и самооборону. Если Запад откажет им в этом, они будут вынуждены обратиться за помощью к единственному правительству, которое им это даст, — Советскому Союзу.
Какой, на ваш взгляд, предстает ситуация в Сальвадоре? Как вы думаете, Рейган рассматривает это исключительно как свидетельство усиления советской активности?
Я думаю, что правительство Соединенных Штатов хочет, чтобы в Центральной Америке оставались правительства, которые оно могло бы контролировать. К счастью или — в зависимости от того, во что вы верите — к сожалению, Штаты не могут добиться этого без войны. Трудно понять, каковы мотивы Рейгана. Он должен знать, что его доводы о том, что Сальвадор является жертвой советского заговора, не могут быть правдой. Если он этого не знает, мы находимся в очень опасной ситуации, потому что это означает, что президент Соединенных Штатов полностью дезинформирован. Нет, я предпочитаю думать, что Рейган и его советники играют в какую-то политическую игру.
Верите ли вы, что Советский Союз придерживается экспансионистских взглядов?
Я верю, что Советский Союз воспользуется ситуацией, особенно когда Соединенные Штаты отказываются поддерживать левую сторону. Но вернемся к Сальвадору: это очень опасная ситуация. Когда мы размышляем о возможных сценариях, нам кажется, что мир приближается к большому пожару. Прежде всего, мы говорим не только о войне в Сальвадоре. Если Соединенные Штаты вторгнутся туда, как это было во Вьетнаме, война постепенно распространится на всю Центральную Америку — возможно, на всю Латинскую Америку. Да, Соединенные Штаты могли бы зайти в Центральную Америку военным путем, но это станет их слабым местом. Затем, в качестве следующего шага, Штаты могли бы ввести морскую блокаду, чтобы не дать кубинцам помочь Центральной Америке. Хотя я не думаю, что Куба совершила бы что-то настолько нелепое, как провоцирование войны со Штатами, и она, безусловно, защитила бы себя от столь же возможного североамериканского вторжения.
Вы, очевидно, негативно относитесь к внешней политике Рейгана, но считаете ли вы, что она так уж отличается от политики его предшественника?
Безусловно, да. Когда дело касалось Латинской Америки, Картер был чрезвычайно хорошо информирован, и в течение последних нескольких лет своего пребывания на этом посту он находился под большим влиянием покойного генерала Омара Торрихоса, бывшего лидера Панамы. Торрихос был одним из моих самых близких друзей, и я знаю о многих внутренних разговорах между ними. Знаю, например, что Картер и Торрихос вместе пытались выработать согласованное политическое решение для проблем Сальвадора. Политика Картера по подписанию акта о передаче Панамского канала стала важным шагом в улучшении отношений между Соединенными Штатами и Латинской Америкой. Договоры, за которые упорно боролся Торрихос, оказались наиболее важными из всех международных соглашений Картера. Подписав их, он показал, что Соединенные Штаты собираются по-честному вести дела с Латинской Америкой. Кроме того, политика Картера в области защиты прав человека заслуживает похвалы. Признаю, что когда он пришел к власти, я думал, что его кампания за права человека — это фасад, показуха. Однако с появлением Рейгана я изменил свое мнение.
При Картере, по чисто психологическим причинам, латиноамериканские диктаторы чувствовали за собой наблюдение, неуверенность. Но структура власти в Соединенных Штатах никогда не была монолитной.
Получается, вы используете кубинского президента в качестве литературной музы?
Нет, в качестве хорошего первого читателя.
Учитывая то, как близко вы знакомы с Кастро, есть ли у вас какое-либо представление о том, что Соединенные Штаты могли бы сделать или, возможно, уже сделали, чтобы изменить свои отношения с Кубой?
Да. Я абсолютно убежден, что в планах Джимми Картера на второй срок было решение проблемы кубино-американских отношений. Он бы снял санкции, восстановил нормальные отношения и прекратил бы преследование Кубы контрреволюционными группировками. Рейган, как только вступил в должность, поступил ровно наоборот. Я уверен, что Картер решил бы проблему этой вражды так же, как это хотел сделать Джон Кеннеди, когда они убили его. Вне всяких сомнений, Кеннеди искал решение для Кубы.
Почему, по вашему мнению, так много американских президентов, включая Кеннеди, были одержимы Кубой?
Есть две причины. Во-первых, Куба до революции фактически была частью Соединенных Штатов. Да, целиком и полностью Куба была их территорией, и невосполнимой потерей для североамериканских финансовых кругов, контролирующих эту страну, стал тот факт, что Кубинская революция — как национальная, так и социальная — оказалась настоящей. И, соответственно, вторая причина заключается в том, что до Кубы все революции в Латинской Америке рано или поздно терпели неудачу, находясь под контролем Штатов, а эта страна изменила латиноамериканскую историю.
Возможно, но есть ощущение, что эта страна просто перешла из зависимости от Соединенных Штатов в зависимость от Советского Союза.
Это в значительной степени искусственная зависимость, вызванная экономической блокадой Штатов. Кубинцам очень повезло, что Советский Союз вовремя предоставил помощь, потому что Соединенные Штаты пытались морить их голодом. Но это не значит, что ситуация не искусственная. Такая страна, как Куба, не может бесконечно располагать всеми своими источниками энергии на расстоянии 14 000 километров: нефтяной супертанкер прибывает туда каждые 32 часа. Ну, это должно измениться. И это могло бы измениться, если бы Соединенные Штаты признали, что кубинцы вправе иметь революцию в своем собственном стиле.
Чего многие в Северной Америке не понимают, так это того, что Куба испытывает большую привязанность к народу Соединенных Штатов. Если бы блокада закончилась, хорошие отношения были бы возможны. В Штатах, например, можно услышать много пропаганды о советском культурном влиянии на Кубу. Я считаю, что культурное влияние Соединенных Штатов на Кубу несколько сильнее. Помню, как однажды вечером мы сидели в баре в Гаване с европейским журналистом, и он рассказывал о невероятном советском господстве на Кубе, в то время как мужчина в баре играл на пианино. В конце двухчасовой беседы я спросил журналиста: «Вы обратили внимание на музыку, которую играл мужчина за пианино?» Любопытно, что он не сыграл ни одной советской мелодии: всё это была североамериканская музыка. Я бы хотел, чтобы американцы понимали подобные вещи.
В течение трех лет вы писали документальный роман о Кубе. Ходят слухи, что вы решили воздержаться от публикации этой книги. Почему?
Долгая история. Я работал над этой книгой много лет. И каждый раз, когда приезжал на Кубу, я обнаруживал, что моя предыдущая версия романа уже устарела. Реальность на Кубе меняется очень быстро. В конечном итоге я решил прекратить работу и подождать, пока ситуация на Кубе нормализуется, прежде чем завершать и публиковать этот роман.
В New York Times от 22 мая 1980 года цитируется ваш ответ репортеру, где вы говорите, что решили не публиковать эту работу, потому что она слишком критична по отношению к Кубе.
Всё верно. То, что я написал, — очень суровая, очень откровенная книга. При желании легко можно было бы процитировать вырванные из контекста романа предложения и направить их против Кубы. Я не хочу, чтобы это случилось. Но это не является той причиной, по которой я отказываюсь от завершения работы над романом. Я жду какого-то события — возможно, снятия североамериканских санкций — прежде чем закончить его.
Другой ваш высокопоставленный друг — президент Франции Франсуа Миттеран. Правда ли, что вы являетесь его неофициальным советником по латиноамериканским делам?
Вы употребили слово «советник»? Нет, президенту Миттерану не нужны советы по Латинской Америке. Иногда ему нужна информация. После чего мы просто общаемся.
Некоторое время назад у Парижа была конфронтация с Вашингтоном, когда последний решил направить военную помощь левому сандинистскому режиму в Никарагуа. Это то, о чём вы говорите?
Решение продать им оружие? Нет. Обсуждения по этому вопросу, по-видимому, были очень, очень секретными. Но я знал о том, что никарагуанцы добивались коммерческой и экономической помощи. У власти в Никарагуа сейчас находятся хорошие парни. Мы вместе работали в те годы, когда они боролись с режимом Сомосы. Если вы хотите знать, что я сообщил президенту Миттерану о Никарагуа и обо всей ситуации в Центральной Америке, я буду рад повторить то, что я сказал.
Да, пожалуйста.
На мой взгляд, большая проблема в Латинской Америке, в частности в Центральной Америке, заключается в том, что администрация Рейгана интерпретирует всё происходящее как результат советско-американской динамики. Что просто смешно. И к тому же нереалистично. Администрация Рейгана рассматривает любое несогласие народов Латинской Америки не как конечный продукт ужасных условий в этих странах, а как своего рода советскую операцию. Веря в это, они создают самореализующееся пророчество — точно так же, как это сделал Кеннеди с Кубой в начале шестидесятых. Так случилось, что я очень хорошо знаю сандинистов, и я знаю, что они прилагают огромные усилия, чтобы создать свою собственную систему, независимую от какой-либо мировой державы. К сожалению, никарагуанцы сейчас замешаны во всевозможных внутренних заговорах и рейдах старых сил Сомосы, действующих из Гондураса, а также противостоят попыткам дестабилизации их правительства элементами, финансируемыми Штатами. В то же время никарагуанцы остро нуждаются в средствах на продовольствие, развитие и самооборону. Если Запад откажет им в этом, они будут вынуждены обратиться за помощью к единственному правительству, которое им это даст, — Советскому Союзу.
Какой, на ваш взгляд, предстает ситуация в Сальвадоре? Как вы думаете, Рейган рассматривает это исключительно как свидетельство усиления советской активности?
Я думаю, что правительство Соединенных Штатов хочет, чтобы в Центральной Америке оставались правительства, которые оно могло бы контролировать. К счастью или — в зависимости от того, во что вы верите — к сожалению, Штаты не могут добиться этого без войны. Трудно понять, каковы мотивы Рейгана. Он должен знать, что его доводы о том, что Сальвадор является жертвой советского заговора, не могут быть правдой. Если он этого не знает, мы находимся в очень опасной ситуации, потому что это означает, что президент Соединенных Штатов полностью дезинформирован. Нет, я предпочитаю думать, что Рейган и его советники играют в какую-то политическую игру.
Верите ли вы, что Советский Союз придерживается экспансионистских взглядов?
Я верю, что Советский Союз воспользуется ситуацией, особенно когда Соединенные Штаты отказываются поддерживать левую сторону. Но вернемся к Сальвадору: это очень опасная ситуация. Когда мы размышляем о возможных сценариях, нам кажется, что мир приближается к большому пожару. Прежде всего, мы говорим не только о войне в Сальвадоре. Если Соединенные Штаты вторгнутся туда, как это было во Вьетнаме, война постепенно распространится на всю Центральную Америку — возможно, на всю Латинскую Америку. Да, Соединенные Штаты могли бы зайти в Центральную Америку военным путем, но это станет их слабым местом. Затем, в качестве следующего шага, Штаты могли бы ввести морскую блокаду, чтобы не дать кубинцам помочь Центральной Америке. Хотя я не думаю, что Куба совершила бы что-то настолько нелепое, как провоцирование войны со Штатами, и она, безусловно, защитила бы себя от столь же возможного североамериканского вторжения.
Вы, очевидно, негативно относитесь к внешней политике Рейгана, но считаете ли вы, что она так уж отличается от политики его предшественника?
Безусловно, да. Когда дело касалось Латинской Америки, Картер был чрезвычайно хорошо информирован, и в течение последних нескольких лет своего пребывания на этом посту он находился под большим влиянием покойного генерала Омара Торрихоса, бывшего лидера Панамы. Торрихос был одним из моих самых близких друзей, и я знаю о многих внутренних разговорах между ними. Знаю, например, что Картер и Торрихос вместе пытались выработать согласованное политическое решение для проблем Сальвадора. Политика Картера по подписанию акта о передаче Панамского канала стала важным шагом в улучшении отношений между Соединенными Штатами и Латинской Америкой. Договоры, за которые упорно боролся Торрихос, оказались наиболее важными из всех международных соглашений Картера. Подписав их, он показал, что Соединенные Штаты собираются по-честному вести дела с Латинской Америкой. Кроме того, политика Картера в области защиты прав человека заслуживает похвалы. Признаю, что когда он пришел к власти, я думал, что его кампания за права человека — это фасад, показуха. Однако с появлением Рейгана я изменил свое мнение.
При Картере, по чисто психологическим причинам, латиноамериканские диктаторы чувствовали за собой наблюдение, неуверенность. Но структура власти в Соединенных Штатах никогда не была монолитной.
С тех пор как посол ООН Джин Киркпатрик нанесла визит в Чили, из тюрем Пиночета невозможно вытащить ни одного заключенного!
Во время президентства Картера Пентагон и ЦРУ сообщали диктаторам, что беспокоиться не о чем. И вместе с тем Госдепартамент говорил им об уважении прав граждан. Это двойное послание заставляло диктаторов чувствовать себя неуверенно. В результате те из нас, кто вовлечен в правозащитную деятельность, смогли спасти многих людей. Однако после избрания Рейгана Джин Киркпатрик побежала в Чили и сообщила Аугусто Пиночету, что именно его «авторитарная демократия» нужна Латинской Америке. С момента ее визита из тюрем Пиночета невозможно вытащить ни одного заключенного! Мы также не можем добиться ответа от правительства Аргентины по поводу 15 тысяч аргентинских граждан, которые просто исчезли. Картер лишил диктаторов поддержки в максимально возможной степени; Рейган оказывает им больше поддержки, чем только можно себе представить.
Вы упомянули вашу дружбу с Торрихосом, который погиб в авиакатастрофе в 1981 году. Правда ли, что у вас развилась язва после его смерти?
Кто вам об этом сказал?
До нас просто дошли слухи. Почему этот вопрос вас расстроил?
Потому что у меня больше нет никакого личного пространства. Абсолютно ничего личного!
Так вызвала ли у вас язву смерть Торрихоса?
И да, и нет. У меня хроническая проблема с двенадцатиперстной кишкой, которая может обостряться из-за сильного стресса. Несколько лет назад язва кровоточила, но долгое время всё было в порядке. Потом, когда Торрихос умер, я был ужасно расстроен. Он был моим близким другом. Нет, он был кем-то бо́льшим. Я считал себя одним из его самых близких друзей. Кроме того, он был чрезвычайно важным человеком для Латинской Америки. Более того, я едва не присоединился к тому роковому полету. Как вы понимаете, всё это вместе вызвало у меня кровотечение.
Вы чуть не полетели на том же борту?
Да. За несколько дней до катастрофы меня осенило, что я очень давно не видел Торрихоса. Это беспокоило меня. Решив, что пришло время поговорить и наверстать упущенное, я позвонил Торрихосу и в итоге присоединился к нему на острове Контадора. Более того, там мы остановились в доме, где жил шах.
В том самом доме, который шах так ненавидел?
Да. Я никогда не видел Торрихоса в лучшем расположении духа. Он много работал над проблемами Сальвадора и был убежден, что политическое решение путем переговоров возможно, а единственное препятствие состоит в том, что Соединенные Штаты могут отказаться от сотрудничества. Картер, по его словам, согласился бы на урегулирование путем переговоров, но с Рейганом всё обстояло иначе. Так, проведя некоторое время на Контадоре, мы полетели в Панаму. Там мы немного побыли вместе, а потом он уехал в неизвестном направлении и оставил сообщение, что вскоре за мной пришлют самолет, чтобы я мог присоединиться к нему. Прошел еще один день, его всё не было, и я решил вернуться в Мексику. Я оставил сообщение, в котором сказал, что вернусь в другой раз и мы сможем закончить наш разговор. Два дня спустя он погиб в авиакатастрофе. Так вот, если бы я не вернулся в Мексику, я бы тоже был в том самолете, — Торрихос весьма конкретно пригласил меня с собой в эту поездку.
Вы не думаете, что авария была просто несчастным случаем, так ведь?
Вероятность того, что это был несчастный случай — 50 на 50. Но хочу заметить, у меня много сомнений на этот счет.
Возможно, для вас Торрихос был в первую очередь близким другом, но в американской прессе его часто описывали как крепкого военного, что является кодовой фразой для обозначения военного диктатора. Многим кажется странным, что автор «Осени патриарха» и крепкий военный — лучшие друзья.
Ну, в американской прессе говорится очень много всего: что-то хорошее, что-то плохое, что-то правильное, что-то неправильное. Что касается генерала Торрихоса, он был одним из величайших национальных лидеров Латинской Америки. Его положение в латиноамериканской истории будет очень высоким. Прежде всего потому, что Торрихос был сам себе хозяин. Никто и никогда не мог обвинить его, в отличие от многих других, в том, что он марионетка в руках Северной Америки, лоббирующей свои интересы. Он упорно и настойчиво занимался возвращением Панамского канала, и его успех в этом деле сделает его крупной фигурой в истории Латинской Америки. Люди любили его. Когда он умер, его похороны и эмоции, вызванные в Панаме этим событием, показали, что его любили даже больше, чем он мог представить. Я уверен, что те, кто называл его диктатором, должны были изменить свое мнение после того, как увидели огромный общественный резонанс по поводу его гибели.
Вы наверняка знаете, что среди некоторых американцев и европейцев бытует мнение, что латиноамериканская политика безнадежна и определенная жестокость всегда будет преобладать в ваших политических делах.
Да, я столкнулся с этим, когда впервые путешествовал по Европе в пятидесятых. Мне задали вопрос: «Как можно жить в таких диких странах, какие существуют в Южной Америке, где люди убивают друг друга по политическим мотивам?»
И что вы почувствовали в этот момент?
Я был в ярости. В некотором роде, это несправедливое умозаключение. Нашим странам всего 170 лет; европейские страны намного старше, и они пережили гораздо более жестокие эпизоды чем-то, что переживаем мы в Латинской Америке. Это мы должны считать их дикарями! У нас никогда не было такой варварской революции, как Французская! А швейцарцы — эти сыровары, считающие себя великими пацифистами, — были самыми кровожадными наемниками Европы в Средние века! Европейцам пришлось пройти через длительные периоды кровопролития и насилия, чтобы стать теми, кем они являются сегодня. Когда нам будет столько же лет, сколько европейским странам, мы будем намного более развитыми, чем Европа сейчас, потому что у нас будет возможность использовать как наш, так и их опыт.
Вы не жили в Колумбии регулярно с 1955 года. Почему? Неужели писатели никогда не возвращаются домой?
Нет-нет-нет. Дело не в каком-то великом замысле судьбы писателя. Скорее, это произошло из-за череды неприятностей в моей жизни. Да, сейчас я и правда первые полгода живу в Мексике, а вторую половину — в Европе. Это началось в 1955 году, когда я покинул Колумбию во время диктатуры Густаво Рохаса Пинилья. Уезжал я для того, чтобы работать журналистом в Европе. Но потом Рохас Пинилья закрыл мою газету, и я оказался в затруднительном положении в Париже, где пробыл три года. После чего я вернулся в Южную Америку, женился на Мерседес, и мы переехали в Венесуэлу, где я продолжал работать журналистом. Затем, после триумфа Кубинской революции, я работал в кубинском информационном агентстве «Пренса Латина» в Нью-Йорке. Позднее мы с семьей жили в Мексике, где я писал сценарии фильмов и проводил работу над романом «Сто лет одиночества». Происходило то одно, то другое, и я просто перестал возвращаться в Колумбию больше чем на несколько месяцев. После успеха романа у меня появилась возможность жить в любой точке мира, где бы я ни захотел. Вместе с тем у меня начались проблемы в Колумбии. Дело в том, что там я — национальная собственность, национальное достояние. И все колумбийцы относятся ко мне исходя из этого факта. А значит, у меня нет никакого личного пространства. Тем не менее я периодически возвращался пожить в Колумбию на несколько месяцев или на год до тех пор, пока не столкнулся с некоторой неприятностью.
Вы упомянули вашу дружбу с Торрихосом, который погиб в авиакатастрофе в 1981 году. Правда ли, что у вас развилась язва после его смерти?
Кто вам об этом сказал?
До нас просто дошли слухи. Почему этот вопрос вас расстроил?
Потому что у меня больше нет никакого личного пространства. Абсолютно ничего личного!
Так вызвала ли у вас язву смерть Торрихоса?
И да, и нет. У меня хроническая проблема с двенадцатиперстной кишкой, которая может обостряться из-за сильного стресса. Несколько лет назад язва кровоточила, но долгое время всё было в порядке. Потом, когда Торрихос умер, я был ужасно расстроен. Он был моим близким другом. Нет, он был кем-то бо́льшим. Я считал себя одним из его самых близких друзей. Кроме того, он был чрезвычайно важным человеком для Латинской Америки. Более того, я едва не присоединился к тому роковому полету. Как вы понимаете, всё это вместе вызвало у меня кровотечение.
Вы чуть не полетели на том же борту?
Да. За несколько дней до катастрофы меня осенило, что я очень давно не видел Торрихоса. Это беспокоило меня. Решив, что пришло время поговорить и наверстать упущенное, я позвонил Торрихосу и в итоге присоединился к нему на острове Контадора. Более того, там мы остановились в доме, где жил шах.
В том самом доме, который шах так ненавидел?
Да. Я никогда не видел Торрихоса в лучшем расположении духа. Он много работал над проблемами Сальвадора и был убежден, что политическое решение путем переговоров возможно, а единственное препятствие состоит в том, что Соединенные Штаты могут отказаться от сотрудничества. Картер, по его словам, согласился бы на урегулирование путем переговоров, но с Рейганом всё обстояло иначе. Так, проведя некоторое время на Контадоре, мы полетели в Панаму. Там мы немного побыли вместе, а потом он уехал в неизвестном направлении и оставил сообщение, что вскоре за мной пришлют самолет, чтобы я мог присоединиться к нему. Прошел еще один день, его всё не было, и я решил вернуться в Мексику. Я оставил сообщение, в котором сказал, что вернусь в другой раз и мы сможем закончить наш разговор. Два дня спустя он погиб в авиакатастрофе. Так вот, если бы я не вернулся в Мексику, я бы тоже был в том самолете, — Торрихос весьма конкретно пригласил меня с собой в эту поездку.
Вы не думаете, что авария была просто несчастным случаем, так ведь?
Вероятность того, что это был несчастный случай — 50 на 50. Но хочу заметить, у меня много сомнений на этот счет.
Возможно, для вас Торрихос был в первую очередь близким другом, но в американской прессе его часто описывали как крепкого военного, что является кодовой фразой для обозначения военного диктатора. Многим кажется странным, что автор «Осени патриарха» и крепкий военный — лучшие друзья.
Ну, в американской прессе говорится очень много всего: что-то хорошее, что-то плохое, что-то правильное, что-то неправильное. Что касается генерала Торрихоса, он был одним из величайших национальных лидеров Латинской Америки. Его положение в латиноамериканской истории будет очень высоким. Прежде всего потому, что Торрихос был сам себе хозяин. Никто и никогда не мог обвинить его, в отличие от многих других, в том, что он марионетка в руках Северной Америки, лоббирующей свои интересы. Он упорно и настойчиво занимался возвращением Панамского канала, и его успех в этом деле сделает его крупной фигурой в истории Латинской Америки. Люди любили его. Когда он умер, его похороны и эмоции, вызванные в Панаме этим событием, показали, что его любили даже больше, чем он мог представить. Я уверен, что те, кто называл его диктатором, должны были изменить свое мнение после того, как увидели огромный общественный резонанс по поводу его гибели.
Вы наверняка знаете, что среди некоторых американцев и европейцев бытует мнение, что латиноамериканская политика безнадежна и определенная жестокость всегда будет преобладать в ваших политических делах.
Да, я столкнулся с этим, когда впервые путешествовал по Европе в пятидесятых. Мне задали вопрос: «Как можно жить в таких диких странах, какие существуют в Южной Америке, где люди убивают друг друга по политическим мотивам?»
И что вы почувствовали в этот момент?
Я был в ярости. В некотором роде, это несправедливое умозаключение. Нашим странам всего 170 лет; европейские страны намного старше, и они пережили гораздо более жестокие эпизоды чем-то, что переживаем мы в Латинской Америке. Это мы должны считать их дикарями! У нас никогда не было такой варварской революции, как Французская! А швейцарцы — эти сыровары, считающие себя великими пацифистами, — были самыми кровожадными наемниками Европы в Средние века! Европейцам пришлось пройти через длительные периоды кровопролития и насилия, чтобы стать теми, кем они являются сегодня. Когда нам будет столько же лет, сколько европейским странам, мы будем намного более развитыми, чем Европа сейчас, потому что у нас будет возможность использовать как наш, так и их опыт.
Вы не жили в Колумбии регулярно с 1955 года. Почему? Неужели писатели никогда не возвращаются домой?
Нет-нет-нет. Дело не в каком-то великом замысле судьбы писателя. Скорее, это произошло из-за череды неприятностей в моей жизни. Да, сейчас я и правда первые полгода живу в Мексике, а вторую половину — в Европе. Это началось в 1955 году, когда я покинул Колумбию во время диктатуры Густаво Рохаса Пинилья. Уезжал я для того, чтобы работать журналистом в Европе. Но потом Рохас Пинилья закрыл мою газету, и я оказался в затруднительном положении в Париже, где пробыл три года. После чего я вернулся в Южную Америку, женился на Мерседес, и мы переехали в Венесуэлу, где я продолжал работать журналистом. Затем, после триумфа Кубинской революции, я работал в кубинском информационном агентстве «Пренса Латина» в Нью-Йорке. Позднее мы с семьей жили в Мексике, где я писал сценарии фильмов и проводил работу над романом «Сто лет одиночества». Происходило то одно, то другое, и я просто перестал возвращаться в Колумбию больше чем на несколько месяцев. После успеха романа у меня появилась возможность жить в любой точке мира, где бы я ни захотел. Вместе с тем у меня начались проблемы в Колумбии. Дело в том, что там я — национальная собственность, национальное достояние. И все колумбийцы относятся ко мне исходя из этого факта. А значит, у меня нет никакого личного пространства. Тем не менее я периодически возвращался пожить в Колумбию на несколько месяцев или на год до тех пор, пока не столкнулся с некоторой неприятностью.
Речь идет об иранском шахе Мохаммеде Реза Пехлеви, который кратковременно проживал на острове после своего свержения в 1979 году. — Прим. пер.
Это мы, латиноамериканцы, должны считать европейцев дикарями! У нас никогда не было такой варварской революции, как Французская!
О какой неприятности идет речь?
Что ж, колумбийское правительство, как и некоторые другие правительства, отказывается верить, что я разговариваю с Фиделем Кастро только о рыбе и морепродуктах. Когда я посетил Колумбию в 1981 году, произошел очень неприятный инцидент. Двумя или тремя неделями ранее я виделся с Фиделем. И вот в один из тех дней, когда я был в Колумбии, левая партизанская группа М-19 организовала высадку в южной части страны. После того, как группу схватили, правительство попыталось заставить их заявить, что я координировал их высадку вместе с Фиделем Кастро. Лично я! К счастью, у меня много друзей в Боготе, и всякий раз, когда о чём-то говорится в присутствии более чем трех человек, один из них передает это мне. Три источника сообщили мне о попытках связать мое имя с группой М-19. По всей видимости, это был ужин в президентском дворце, где в присутствии президента и высших военных чинов обсуждалась моя предполагаемая причастность к этому движению. В то же время партизан удерживали, пытали и заставляли подписать показания, признающие мою причастность.
Когда я узнал об этом, я был, мягко говоря, встревожен. Мои источники заверили, что правительство меня не тронет и волноваться не о чем, потому что моя фигура слишком значима. Но мне показалось, что случай со мной может стать показательным и продемонстрировать отсутствие у правительства уважения к кому бы то ни было. Что я сделал, так это немедленно отправился в мексиканское посольство и попросил дипломатической защиты, чтобы покинуть Колумбию.
Всё это вызвало большой скандал для колумбийского правительства. Они сделали официальное заявление о том, что против меня ничего не готовилось и что я, вероятно, так пытаюсь привлечь внимание общественности к своей новой книге. После этого над партизанами состоялся суд, и несколько из них заявили о пытках и о том, что их заставляли подписывать те признания. Один из них всё-таки поставил подпись. В результате чего я также подал в суд на колумбийских военнослужащих за превышение полномочий. Мне немного сложно говорить об этом сейчас, ведь к тому времени, когда выйдет это интервью, политическая ситуация в Колумбии может в корне измениться.
Вы были напуганы, когда бежали из Колумбии? Эскадроны смерти, похоже, становятся главной институцией Южной Америки.
Вовсе нет. Правительство просто захотело сделать показательный жест за мой счет и не более того. Если бы они хотели убить меня, они могли бы просто сделать это на любом углу. Нет, они хотели чего-то другого. Администрация Рейгана и ее союзники в Латинской Америке хотели бы вернуться к ситуации начала шестидесятых, когда Куба была полностью изолирована. Если бы правительство смогло доказать, что давний друг Фиделя координировал высадку партизан, тогда это могло бы оправдать разрыв дипломатических отношений с Кубой, который в любом случае фактически уже произошел после этого инцидента.
Вы, кажется, совершенно уверены, что администрация Рейгана намерена нанести удар по латиноамериканскому левому крылу. Как вы считаете, если бы, скажем, в Колумбии был избран президент левого толка, как Сальвадор Альенде в Чили семидесятых, нынешняя администрация добилась бы его свержения?
Я абсолютно уверен, что всё было бы именно так. Опять же Чили, да. Картер бы такого не сделал, но Рейган не станет колебаться. Однако вряд ли это произойдет. Внутренняя политика Колумбии отличается от чилийской в начале семидесятых.
Что ж, колумбийское правительство, как и некоторые другие правительства, отказывается верить, что я разговариваю с Фиделем Кастро только о рыбе и морепродуктах. Когда я посетил Колумбию в 1981 году, произошел очень неприятный инцидент. Двумя или тремя неделями ранее я виделся с Фиделем. И вот в один из тех дней, когда я был в Колумбии, левая партизанская группа М-19 организовала высадку в южной части страны. После того, как группу схватили, правительство попыталось заставить их заявить, что я координировал их высадку вместе с Фиделем Кастро. Лично я! К счастью, у меня много друзей в Боготе, и всякий раз, когда о чём-то говорится в присутствии более чем трех человек, один из них передает это мне. Три источника сообщили мне о попытках связать мое имя с группой М-19. По всей видимости, это был ужин в президентском дворце, где в присутствии президента и высших военных чинов обсуждалась моя предполагаемая причастность к этому движению. В то же время партизан удерживали, пытали и заставляли подписать показания, признающие мою причастность.
Когда я узнал об этом, я был, мягко говоря, встревожен. Мои источники заверили, что правительство меня не тронет и волноваться не о чем, потому что моя фигура слишком значима. Но мне показалось, что случай со мной может стать показательным и продемонстрировать отсутствие у правительства уважения к кому бы то ни было. Что я сделал, так это немедленно отправился в мексиканское посольство и попросил дипломатической защиты, чтобы покинуть Колумбию.
Всё это вызвало большой скандал для колумбийского правительства. Они сделали официальное заявление о том, что против меня ничего не готовилось и что я, вероятно, так пытаюсь привлечь внимание общественности к своей новой книге. После этого над партизанами состоялся суд, и несколько из них заявили о пытках и о том, что их заставляли подписывать те признания. Один из них всё-таки поставил подпись. В результате чего я также подал в суд на колумбийских военнослужащих за превышение полномочий. Мне немного сложно говорить об этом сейчас, ведь к тому времени, когда выйдет это интервью, политическая ситуация в Колумбии может в корне измениться.
Вы были напуганы, когда бежали из Колумбии? Эскадроны смерти, похоже, становятся главной институцией Южной Америки.
Вовсе нет. Правительство просто захотело сделать показательный жест за мой счет и не более того. Если бы они хотели убить меня, они могли бы просто сделать это на любом углу. Нет, они хотели чего-то другого. Администрация Рейгана и ее союзники в Латинской Америке хотели бы вернуться к ситуации начала шестидесятых, когда Куба была полностью изолирована. Если бы правительство смогло доказать, что давний друг Фиделя координировал высадку партизан, тогда это могло бы оправдать разрыв дипломатических отношений с Кубой, который в любом случае фактически уже произошел после этого инцидента.
Вы, кажется, совершенно уверены, что администрация Рейгана намерена нанести удар по латиноамериканскому левому крылу. Как вы считаете, если бы, скажем, в Колумбии был избран президент левого толка, как Сальвадор Альенде в Чили семидесятых, нынешняя администрация добилась бы его свержения?
Я абсолютно уверен, что всё было бы именно так. Опять же Чили, да. Картер бы такого не сделал, но Рейган не станет колебаться. Однако вряд ли это произойдет. Внутренняя политика Колумбии отличается от чилийской в начале семидесятых.
PLAYBOY
Читайте другие части интервью!
Интервью было опубликовано в американском выпуске журнала за февраль 1983 года. Это интервью мы решили поделить на части и сопроводить описанием, чтобы вам было удобнее его изучить. Следите за анонсами следующих частей в наших соцсетях.
