Playboy 4. О критике и чудесах
Это интервью мы решили поделить на части и сопроводить описанием, чтобы вам было удобнее его изучить. Следите за анонсами следующих частей в наших соцсетях.
В этой части
Как Маркес не спрашивал возраст жены
Экстраординарные вещи
Женщины Латинской Америки
Мне нравится оставлять бессознательное там, где оно есть
Предрасположенность к чуткому наблюдению
Вас беспокоит, когда люди говорят, что «Осень патриарха» слишком сложна для чтения?
Это была трудная книга для меня! Да, действительно, чтобы ее прочитать, нужна определенная литературная инициация. И всё же я надеюсь, что со временем ее будет так же легко читать, как и другие мои книги. Когда в свет вышел «Улисс», его считали нечитаемым. Сегодня это читают дети. По-моему, единственный недостаток романа «Сто лет одиночества» заключается в том, что его слишком легко читать.
«Осень патриарха» — роман о смерти латиноамериканского диктатора. Похоже, это популярная тема в латиноамериканской литературе. Произошло ли что-то особенное в вашей собственной жизни, что побудило вас обратиться к этому?
Что ж, корни этой книги вновь уходят в Аракатаку моего детства. Когда я рос там, в городе жило много венесуэльских эмигрантов — в Венесуэле в это время правил диктатор Хуан Висенте Гомес. Как часто бывает с эмигрантами, диктатор для них стал мифическим персонажем. Будучи в изгнании, они восхваляли его. Их видение Гомеса стало частью того, что мотивировало меня написать эту книгу. Но были и другие источники.
Когда исследователи и критики пытаются детально истолковать ваши работы, вы всегда отталкиваете их. Однажды вы сказали что-то вроде: «„Сто лет одиночества“ не такая универсальная книга, какой ее представляют. Это просто история семьи Буэндиа, которой предсказано, что у них родится сын со свиным хвостом; и, делая всё, чтобы избежать этого, Буэндиа в конечном итоге получают сына со свиным хвостом». Вы, конечно, немного пошутили?
Ну, таков сюжет. Но это преувеличение примерно такое же, как у критиков, которые пытаются найти объяснения и символы там, где их нет. Я утверждаю, что во всей книге нет ни одного осознанного символа.
Значит, вас забавляют ваши многочисленные поклонники, которые вчитываются в каждое слово «Ста лет одиночества»?
Нет. Я скорее испытываю к ним что-то вроде сострадания. Книги не предназначены для подобного вчитывания. Существует академическая тенденция искать не то, что есть в книге, а то, что находится за ее пределами. Другими словами, вскрывать труп.
Тем не менее Аластер Рид, который пишет для журнала The New Yorker и является одним из главных знатоков вашего творчества, утверждает, что истинный смысл «Ста лет одиночества» заключается в том, что «никто никогда не узнает нас. Мы все живем одни на этой земле в наших собственных стеклянных пузырях». Верно ли Рид понял вашу книгу?
Абсолютно верно. Я убежден, что у каждого есть совершенно секретная часть его личности, которая никогда не раскрывается. У нас с Мерседес, например, очень хорошие отношения — мы вместе уже двадцать пять лет. И всё же мы оба осознаем, что у нас есть скрытые грани, в которые не может проникнуть ни один человек. И мы с уважением относимся к этому, потому что знаем, что с этим нельзя бороться. Например, я не знаю, сколько лет Мерседес. Я не знал ее возраста, когда мы поженились, а она тогда была очень молода. Когда мы путешествуем, я никогда не смотрю на ее паспорт или удостоверение личности. В самолетах я заполняю наши посадочные талоны и оставляю незаполненным раздел, где требуется указать ее дату рождения. Конечно, это игра. Но это игра, которая очень хорошо показывает, что существуют темные пятна, и никто из нас никогда не сможет приблизиться к ним. Я абсолютно уверен, что невозможно узнать человека полностью.
Является ли одиночество в романе «Сто лет одиночества» отражением этого?
Нет. Я думаю, это чувствует каждый. В любом случае все мы одиноки. Мы заключаем компромиссы и соглашения социального характера, но в сущности всегда остаемся в одиночестве. К примеру, я, как писатель, легко общаюсь со многими людьми. Но в один из важнейших моментов моей жизни, когда я сажусь писать, я совершенно один. Никто не может мне помочь. Никто точно не знает, что я хочу делать, а иногда я и сам этого не знаю. Я не могу попросить помощи. Это полное одиночество.
Это пугает?
Нет. Меня это больше не пугает, потому что я показал, что могу довольно хорошо держаться в одиночку за пишущей машинкой. Но я действительно думаю, что все — абсолютно все — боятся этого. Когда вы открываете глаза утром и вас окружает реальность, первое ощущение всегда правильное.
Вы выросли в той части света, где влияние Фрейда и психоанализа было минимальным. Может ли феномен, который на Западе называют бессознательным, в сущности выражать то же самое, что и магический реализм?
Да. Может быть. Но я никогда не захожу в эти области. Мне нравится оставлять бессознательное там, где оно есть. Это дало плоды в моей писательской работе.
Что вы чувствуете, когда критики интерпретируют вашу работу с точки зрения психоанализа?
Меня это не особо восхищает. С этой точки зрения не учитывается сознательная часть моей работы. Я понимаю, что литературное произведение, особенно художественная литература, существует на грани бессознательного, но когда кто-то пытается объяснить бессознательную часть моей работы, я это не читаю.
Как насчет другого подхода: может быть, магический реализм — это не столько сюрреализм, сколько повседневный мир, увиденный более чутким взглядом?
Что ж, я действительно обладаю способностью к чуткому наблюдению. Но, с другой стороны, я родился на Карибах, а жители Карибского бассейна способны поверить во что угодно. Мы очень сильно подвержены влиянию многих разнообразных культур: африканской, европейской, наших местных верований. Это дает нам возможность открыто смотреть за пределы кажущихся реальностей.
С вами случаются вещи, которые не случаются с другими людьми? Один наш общий друг сказал, что он верит в то, что вы телепат.
Со мной и правда часто случаются экстраординарные вещи. Я могу себе представить, что такое случается с другими. Плохо то, что всё это невозможно систематизировать. Вы не знаете, было ли это предчувствием или феноменом телепатии, пока не получаете подтверждения. Это происходит почти со всеми пророчествами — пророчества всегда закодированы. Например, недавно я ехал в поезде в Барселону. Дома, в Мексике, девушка, которая работает в нашем доме, ждала ребенка. Уже в поезде, когда я снимал ботинки, у меня сложилось впечатление, что что-то, касающееся нас, происходит в Мексике. Я сказал Мерседес: «Тереза только что родила». Когда мы прибыли в Барселону, мы позвонили и узнали точное время, когда Тереза родила. Это произошло примерно в то время, что я и назвал в своем предчувствии. Видения не точны, но они подобны волшебному шепоту. Я думаю, они происходят практически с каждым, но из-за своего культурного происхождения люди в это не верят, или они этого не ценят, или они этого не признают. Вам действительно нужна какая-то невинность в отношении мира, чтобы видеть такие вещи.
Это была трудная книга для меня! Да, действительно, чтобы ее прочитать, нужна определенная литературная инициация. И всё же я надеюсь, что со временем ее будет так же легко читать, как и другие мои книги. Когда в свет вышел «Улисс», его считали нечитаемым. Сегодня это читают дети. По-моему, единственный недостаток романа «Сто лет одиночества» заключается в том, что его слишком легко читать.
«Осень патриарха» — роман о смерти латиноамериканского диктатора. Похоже, это популярная тема в латиноамериканской литературе. Произошло ли что-то особенное в вашей собственной жизни, что побудило вас обратиться к этому?
Что ж, корни этой книги вновь уходят в Аракатаку моего детства. Когда я рос там, в городе жило много венесуэльских эмигрантов — в Венесуэле в это время правил диктатор Хуан Висенте Гомес. Как часто бывает с эмигрантами, диктатор для них стал мифическим персонажем. Будучи в изгнании, они восхваляли его. Их видение Гомеса стало частью того, что мотивировало меня написать эту книгу. Но были и другие источники.
Когда исследователи и критики пытаются детально истолковать ваши работы, вы всегда отталкиваете их. Однажды вы сказали что-то вроде: «„Сто лет одиночества“ не такая универсальная книга, какой ее представляют. Это просто история семьи Буэндиа, которой предсказано, что у них родится сын со свиным хвостом; и, делая всё, чтобы избежать этого, Буэндиа в конечном итоге получают сына со свиным хвостом». Вы, конечно, немного пошутили?
Ну, таков сюжет. Но это преувеличение примерно такое же, как у критиков, которые пытаются найти объяснения и символы там, где их нет. Я утверждаю, что во всей книге нет ни одного осознанного символа.
Значит, вас забавляют ваши многочисленные поклонники, которые вчитываются в каждое слово «Ста лет одиночества»?
Нет. Я скорее испытываю к ним что-то вроде сострадания. Книги не предназначены для подобного вчитывания. Существует академическая тенденция искать не то, что есть в книге, а то, что находится за ее пределами. Другими словами, вскрывать труп.
Тем не менее Аластер Рид, который пишет для журнала The New Yorker и является одним из главных знатоков вашего творчества, утверждает, что истинный смысл «Ста лет одиночества» заключается в том, что «никто никогда не узнает нас. Мы все живем одни на этой земле в наших собственных стеклянных пузырях». Верно ли Рид понял вашу книгу?
Абсолютно верно. Я убежден, что у каждого есть совершенно секретная часть его личности, которая никогда не раскрывается. У нас с Мерседес, например, очень хорошие отношения — мы вместе уже двадцать пять лет. И всё же мы оба осознаем, что у нас есть скрытые грани, в которые не может проникнуть ни один человек. И мы с уважением относимся к этому, потому что знаем, что с этим нельзя бороться. Например, я не знаю, сколько лет Мерседес. Я не знал ее возраста, когда мы поженились, а она тогда была очень молода. Когда мы путешествуем, я никогда не смотрю на ее паспорт или удостоверение личности. В самолетах я заполняю наши посадочные талоны и оставляю незаполненным раздел, где требуется указать ее дату рождения. Конечно, это игра. Но это игра, которая очень хорошо показывает, что существуют темные пятна, и никто из нас никогда не сможет приблизиться к ним. Я абсолютно уверен, что невозможно узнать человека полностью.
Является ли одиночество в романе «Сто лет одиночества» отражением этого?
Нет. Я думаю, это чувствует каждый. В любом случае все мы одиноки. Мы заключаем компромиссы и соглашения социального характера, но в сущности всегда остаемся в одиночестве. К примеру, я, как писатель, легко общаюсь со многими людьми. Но в один из важнейших моментов моей жизни, когда я сажусь писать, я совершенно один. Никто не может мне помочь. Никто точно не знает, что я хочу делать, а иногда я и сам этого не знаю. Я не могу попросить помощи. Это полное одиночество.
Это пугает?
Нет. Меня это больше не пугает, потому что я показал, что могу довольно хорошо держаться в одиночку за пишущей машинкой. Но я действительно думаю, что все — абсолютно все — боятся этого. Когда вы открываете глаза утром и вас окружает реальность, первое ощущение всегда правильное.
Вы выросли в той части света, где влияние Фрейда и психоанализа было минимальным. Может ли феномен, который на Западе называют бессознательным, в сущности выражать то же самое, что и магический реализм?
Да. Может быть. Но я никогда не захожу в эти области. Мне нравится оставлять бессознательное там, где оно есть. Это дало плоды в моей писательской работе.
Что вы чувствуете, когда критики интерпретируют вашу работу с точки зрения психоанализа?
Меня это не особо восхищает. С этой точки зрения не учитывается сознательная часть моей работы. Я понимаю, что литературное произведение, особенно художественная литература, существует на грани бессознательного, но когда кто-то пытается объяснить бессознательную часть моей работы, я это не читаю.
Как насчет другого подхода: может быть, магический реализм — это не столько сюрреализм, сколько повседневный мир, увиденный более чутким взглядом?
Что ж, я действительно обладаю способностью к чуткому наблюдению. Но, с другой стороны, я родился на Карибах, а жители Карибского бассейна способны поверить во что угодно. Мы очень сильно подвержены влиянию многих разнообразных культур: африканской, европейской, наших местных верований. Это дает нам возможность открыто смотреть за пределы кажущихся реальностей.
С вами случаются вещи, которые не случаются с другими людьми? Один наш общий друг сказал, что он верит в то, что вы телепат.
Со мной и правда часто случаются экстраординарные вещи. Я могу себе представить, что такое случается с другими. Плохо то, что всё это невозможно систематизировать. Вы не знаете, было ли это предчувствием или феноменом телепатии, пока не получаете подтверждения. Это происходит почти со всеми пророчествами — пророчества всегда закодированы. Например, недавно я ехал в поезде в Барселону. Дома, в Мексике, девушка, которая работает в нашем доме, ждала ребенка. Уже в поезде, когда я снимал ботинки, у меня сложилось впечатление, что что-то, касающееся нас, происходит в Мексике. Я сказал Мерседес: «Тереза только что родила». Когда мы прибыли в Барселону, мы позвонили и узнали точное время, когда Тереза родила. Это произошло примерно в то время, что я и назвал в своем предчувствии. Видения не точны, но они подобны волшебному шепоту. Я думаю, они происходят практически с каждым, но из-за своего культурного происхождения люди в это не верят, или они этого не ценят, или они этого не признают. Вам действительно нужна какая-то невинность в отношении мира, чтобы видеть такие вещи.
Реклама из выпуска
В этой части интервью Playboy посчитал подходящим вставлять рядом не только рекламу, но и анекдоты
Одна из запоминающихся сцен в романе «Сто лет одиночества» — это сцена о священнике, возносившемся над землей каждый раз, когда он пил горячий шоколад. Как вам пришла в голову эта идея?
Существовал реальный священник в Аракатаке, который считался настолько святым, что люди говорили, будто он возносился над землей всякий раз, когда приподнимал чашу во время мессы. Когда я поместил эту историю в свой роман, она показалась мне неправдоподобной. Если я чему-то не верю, то и читатель тоже не поверит. Поэтому я решил проверить, насколько правдоподобно это выглядело бы с другими сосудами и жидкостями. Ну, он пил всё подряд, но ничего не помогало. Наконец, я заставил его выпить кока-колу, и это, казалось, было как раз то, что нужно! Однако я не хотел давать Coca-Cola бесплатную рекламу, поэтому угостил его горячим шоколадом, и это тоже оказалось правдоподобным. Пожалуй, если бы он выбрал кока-колу, мы бы увидели в Латинской Америке рекламные щиты с надписями: «Оторвитесь от земли с Coca-Cola!»
Мы слышали, что вы сделали один черновик «Осени патриарха» и выбросили его, потому что он слишком сильно походил на клон «Ста лет одиночества», правда ли это?
Отчасти это так. Я переписывал книгу три раза. Когда я писал ее в первый раз, я основывал ее на своих воспоминаниях о Гаване 1959 года. Тогда я освещал судебный процесс над одним из крупных генералов Батисты. Его судили за военные преступления на большом бейсбольном стадионе. Я с интересом наблюдал за этой ситуацией с мыслями о том, как ее можно было бы использовать в литературе. Так что когда я сел писать «Осень патриарха», я подумал, что мог бы использовать в качестве формы монолог диктатора, который сидит посреди стадиона. Однако, когда я начал писать, эта идея быстро исчерпала себя. Это выглядело неправдоподобно. Все великие латиноамериканские диктаторы либо умерли в постели, либо сбежали с огромными состояниями. Для второй попытки я решил написать роман так, как если бы это была поддельная биография, но стилистически такая версия больше походила на «Сто лет одиночества». Так что, к сожалению, я исключил этот вариант. Честно говоря, я не понимаю, почему так много людей хотели, чтобы «Осень патриарха» была похожа на «Сто лет одиночества». Подозреваю, что если бы я хотел коммерческого успеха, то писал бы продолжения «Ста лет одиночества» до конца своей жизни. Я мог бы схитрить, как это делают в Голливуде, и написать «Возвращение полковника Аурелиано Буэндиа». Структура романа, на которой я в конце концов остановился, основана на нескольких монологах, что очень похоже на жизнь при диктатуре. Есть разные голоса, которые говорят одно и то же по-разному.
Через некоторое время я добрался и до другого раздела этого романа. Лично я никогда не видел ни одну из старых диктатур. Чтобы роман ожил, я захотел узнать, на что была похожа повседневная жизнь при очень старой диктатуре. Во время написания романа оставалось два удовлетворяющих этот интерес места: Испания и Португалия. Так мы с Мерседес переехали в Испанию Франко, в Барселону. Но в какой-то момент, даже находясь в Испании, я понял, что в атмосфере книги по-прежнему чего-то не хватает; всё было слишком отстраненным. И опять же, чтобы создать нужное настроение, мы переехали. На этот раз на Карибы — нас долго не было дома. Когда я прибыл в Колумбию, пресса спросила меня: «Что вы будете здесь делать?» И я ответил: «Попытаюсь вспомнить, как пахнут плоды гуавы». Мы с Мерседес объехали все Карибские острова — просто жили, не делая заметок. И когда мы вернулись в Барселону, книга полилась рекой.
Ваш последний роман «Хроника объявленной смерти» выходит в свет в этом году. Мы где-то видели ваше заявление о том, что вы никогда не опубликуете ни одного романа, пока у власти в Чили остается правительство Пиночета. Пиночет всё еще правит, а ваша книга вышла в свет, что произошло?
О, я сказал это прессе после публикации романа «Осень патриарха». Тогда я был зол, поскольку семь лет работал над этой книгой, а первое, что они у меня спросили, было: «Какие у вас дальнейшие планы?» Когда мне задают подобные вопросы, я придумываю всевозможные ответы, что угодно, лишь бы сделать их счастливыми. Так получилось, что, когда я заканчивал «Осень патриарха», планов на новый роман у меня не было. И мой ответ исключил этот неприятный вопрос из многих интервью.
Нам говорили, что вы часто придумываете истории, небольшие вымыслы, когда даете интервью.
Кто это сказал?
Ну, во-первых, вы сами это только что подтвердили. Но одна из легенд, ходящих о вас, гласит, что вы «улучшаете» истории, которые рассказываете в своих интервью.
Моя проблема в том, что я очень привязываюсь к журналистам, а когда мне нравится человек, я могу что-то придумать, создать небольшой рассказ, чтобы он или она получили уникальное интервью.
Вы что-нибудь придумывали в этом интервью?
В каком интервью? В нашем? Сейчас? Нет! Напротив, я пытался опровергнуть все те выдумки, что рассказывают обо мне.
Хорошо. Можем ли мы ненадолго вернуться к «Хронике объявленной смерти»? В этой работе, как и почти во всех ваших книгах, вы с большой теплотой пишете о проститутках. Есть ли для этого какая-то особая причина?
Ну, у меня есть воспоминания о проститутках, и я пишу о них по сентиментальным соображениям.
Является ли бордель тем местом, где молодые латиноамериканские мужчины узнают о сексе?
Нет, всё куда более феодально. Бордели стоят денег и поэтому считаются местами для мужчин постарше. Сексуальная инициация на самом деле начинается с прислуги. И с двоюродных братьев. И с тетушек. Но когда я был молодым человеком, проститутки стали моими друзьями. Настоящими друзьями. Среда, в которой я вырос, была очень репрессивной. Было нелегко поддерживать отношения с женщиной, которая не была проституткой. Когда я ходил к проституткам, на самом деле это было не для того, чтобы заняться любовью, а скорее для того, чтобы быть с кем-то и не быть одному. Проститутки в моих книгах всегда очень человечны, и они очень хорошая компания. Это одинокие женщины, которые ненавидят свою работу. Среди проституток, включая некоторых, с кем я не ложился в постель, у меня всегда было несколько хороших друзей. Я мог спать с ними, потому что засыпать одному было отвратительно. Или я мог не спать с ними. В шутку я всегда отмечаю, что женился не для того, чтобы обедать в одиночестве. Конечно, Мерседес говорит, что я сукин сын.
Существовал реальный священник в Аракатаке, который считался настолько святым, что люди говорили, будто он возносился над землей всякий раз, когда приподнимал чашу во время мессы. Когда я поместил эту историю в свой роман, она показалась мне неправдоподобной. Если я чему-то не верю, то и читатель тоже не поверит. Поэтому я решил проверить, насколько правдоподобно это выглядело бы с другими сосудами и жидкостями. Ну, он пил всё подряд, но ничего не помогало. Наконец, я заставил его выпить кока-колу, и это, казалось, было как раз то, что нужно! Однако я не хотел давать Coca-Cola бесплатную рекламу, поэтому угостил его горячим шоколадом, и это тоже оказалось правдоподобным. Пожалуй, если бы он выбрал кока-колу, мы бы увидели в Латинской Америке рекламные щиты с надписями: «Оторвитесь от земли с Coca-Cola!»
Мы слышали, что вы сделали один черновик «Осени патриарха» и выбросили его, потому что он слишком сильно походил на клон «Ста лет одиночества», правда ли это?
Отчасти это так. Я переписывал книгу три раза. Когда я писал ее в первый раз, я основывал ее на своих воспоминаниях о Гаване 1959 года. Тогда я освещал судебный процесс над одним из крупных генералов Батисты. Его судили за военные преступления на большом бейсбольном стадионе. Я с интересом наблюдал за этой ситуацией с мыслями о том, как ее можно было бы использовать в литературе. Так что когда я сел писать «Осень патриарха», я подумал, что мог бы использовать в качестве формы монолог диктатора, который сидит посреди стадиона. Однако, когда я начал писать, эта идея быстро исчерпала себя. Это выглядело неправдоподобно. Все великие латиноамериканские диктаторы либо умерли в постели, либо сбежали с огромными состояниями. Для второй попытки я решил написать роман так, как если бы это была поддельная биография, но стилистически такая версия больше походила на «Сто лет одиночества». Так что, к сожалению, я исключил этот вариант. Честно говоря, я не понимаю, почему так много людей хотели, чтобы «Осень патриарха» была похожа на «Сто лет одиночества». Подозреваю, что если бы я хотел коммерческого успеха, то писал бы продолжения «Ста лет одиночества» до конца своей жизни. Я мог бы схитрить, как это делают в Голливуде, и написать «Возвращение полковника Аурелиано Буэндиа». Структура романа, на которой я в конце концов остановился, основана на нескольких монологах, что очень похоже на жизнь при диктатуре. Есть разные голоса, которые говорят одно и то же по-разному.
Через некоторое время я добрался и до другого раздела этого романа. Лично я никогда не видел ни одну из старых диктатур. Чтобы роман ожил, я захотел узнать, на что была похожа повседневная жизнь при очень старой диктатуре. Во время написания романа оставалось два удовлетворяющих этот интерес места: Испания и Португалия. Так мы с Мерседес переехали в Испанию Франко, в Барселону. Но в какой-то момент, даже находясь в Испании, я понял, что в атмосфере книги по-прежнему чего-то не хватает; всё было слишком отстраненным. И опять же, чтобы создать нужное настроение, мы переехали. На этот раз на Карибы — нас долго не было дома. Когда я прибыл в Колумбию, пресса спросила меня: «Что вы будете здесь делать?» И я ответил: «Попытаюсь вспомнить, как пахнут плоды гуавы». Мы с Мерседес объехали все Карибские острова — просто жили, не делая заметок. И когда мы вернулись в Барселону, книга полилась рекой.
Ваш последний роман «Хроника объявленной смерти» выходит в свет в этом году. Мы где-то видели ваше заявление о том, что вы никогда не опубликуете ни одного романа, пока у власти в Чили остается правительство Пиночета. Пиночет всё еще правит, а ваша книга вышла в свет, что произошло?
О, я сказал это прессе после публикации романа «Осень патриарха». Тогда я был зол, поскольку семь лет работал над этой книгой, а первое, что они у меня спросили, было: «Какие у вас дальнейшие планы?» Когда мне задают подобные вопросы, я придумываю всевозможные ответы, что угодно, лишь бы сделать их счастливыми. Так получилось, что, когда я заканчивал «Осень патриарха», планов на новый роман у меня не было. И мой ответ исключил этот неприятный вопрос из многих интервью.
Нам говорили, что вы часто придумываете истории, небольшие вымыслы, когда даете интервью.
Кто это сказал?
Ну, во-первых, вы сами это только что подтвердили. Но одна из легенд, ходящих о вас, гласит, что вы «улучшаете» истории, которые рассказываете в своих интервью.
Моя проблема в том, что я очень привязываюсь к журналистам, а когда мне нравится человек, я могу что-то придумать, создать небольшой рассказ, чтобы он или она получили уникальное интервью.
Вы что-нибудь придумывали в этом интервью?
В каком интервью? В нашем? Сейчас? Нет! Напротив, я пытался опровергнуть все те выдумки, что рассказывают обо мне.
Хорошо. Можем ли мы ненадолго вернуться к «Хронике объявленной смерти»? В этой работе, как и почти во всех ваших книгах, вы с большой теплотой пишете о проститутках. Есть ли для этого какая-то особая причина?
Ну, у меня есть воспоминания о проститутках, и я пишу о них по сентиментальным соображениям.
Является ли бордель тем местом, где молодые латиноамериканские мужчины узнают о сексе?
Нет, всё куда более феодально. Бордели стоят денег и поэтому считаются местами для мужчин постарше. Сексуальная инициация на самом деле начинается с прислуги. И с двоюродных братьев. И с тетушек. Но когда я был молодым человеком, проститутки стали моими друзьями. Настоящими друзьями. Среда, в которой я вырос, была очень репрессивной. Было нелегко поддерживать отношения с женщиной, которая не была проституткой. Когда я ходил к проституткам, на самом деле это было не для того, чтобы заняться любовью, а скорее для того, чтобы быть с кем-то и не быть одному. Проститутки в моих книгах всегда очень человечны, и они очень хорошая компания. Это одинокие женщины, которые ненавидят свою работу. Среди проституток, включая некоторых, с кем я не ложился в постель, у меня всегда было несколько хороших друзей. Я мог спать с ними, потому что засыпать одному было отвратительно. Или я мог не спать с ними. В шутку я всегда отмечаю, что женился не для того, чтобы обедать в одиночестве. Конечно, Мерседес говорит, что я сукин сын.
Женщины в ваших книгах очень сильные. Они — те, кто поддерживает жизнь своими делами.
Так происходит и в моем доме. Мерседес заботится обо всём. И мой литературный агент тоже женщина. Женщины полностью поддерживают меня. Для меня это почти суеверие. Когда я вижу, что женщина вовлечена в какое-то дело, то знаю, что всё получится хорошо. Для меня совершенно очевидно, что женщины держат этот мир.
Весь мир, не часть его?
Женщины сосредоточены на повседневной реальности, в то время как мужчины совершают всевозможные безумные поступки. Я считаю большим достоинством женщин то, что у них нет исторического чутья. Они заинтересованы в реальности сегодняшнего дня, в безопасности сегодняшнего дня.
Вы хотите сказать, что они не пойдут и не устроят 32 гражданские войны, как Аурелиано Буэндиа.
Нет, они остаются дома, управляются по хозяйству, пекут сладости в виде зверюшек, чтобы мужчины могли пойти и устроить эти войны. Еще одним достоинством женщин является то, что они гораздо более лояльны, чем мужчины. Единственное, чего женщины не прощают, — это предательства. Если с самого начала кто-то устанавливает правила игры, какими бы они ни были, женщины обычно принимают их. Но чего они терпеть не могут, так это если правила нарушаются где-то на этом пути. Если это произойдет, они могут быть абсолютно немилосердными. С другой стороны, главная мужская добродетель — это нежность.
Нежность?
Верно. Нежность присуща не женщинам, а мужчинам. Женщины знают, что жизнь очень трудна.
Если у женщин, как вы говорите, нет исторического чутья, то что вы скажете о таких женщинах, как Эва Перон, Индира Ганди и Голда Меир? Не говоря уже о Жанне д’Арк?
Ну, я говорю в общих чертах. Вы приводите в пример великие и прекрасные исключения.
Вы рады, что ваши сыновья растут в мире, где мужчины и женщины больше ладят друг с другом?
Ах, это замечательно. Я умираю от зависти. Порой, когда я рассказываю своим сыновьям о том, каково было мне, когда я был маленьким, они с трудом мне верят. К примеру, они читают «Хронику объявленной смерти», историю о чудовищном преступлении, в результате которого два брата совершают убийство. Девушка выходит замуж, и в первую брачную ночь муж возвращает ее родителям, потому что она не девственница. Затем ее братья убивают мужчину, который, по их мнению, лишил ее девственности. Так вот, в мое время это была совершенно обычная драма в Латинской Америке. Но когда мои сыновья читают это, им кажется, что это научная фантастика.
Как вы познакомились с Мерседес?
Эта история целиком рассказана в «Хронике объявленной смерти». Когда мы были молоды, то жили в одном городе, Сукре. Мы обручились в 1952 году, когда я работал в боготской газете El Espectador. Еще до свадьбы газета предоставила мне возможность поехать в Европу в качестве иностранного корреспондента. Так что мне пришлось выбирать между делом, которым я всегда хотел заниматься, и свадьбой. Когда я обсудил это с Мерседес, она сказала: «Тебе лучше поехать в Европу, потому что, если ты этого не сделаешь, ты будешь винить меня всю оставшуюся жизнь». И я уехал. Первоначальный план состоял в том, что я останусь там всего на месяц. Однако я пробыл в Европе совсем недолго, когда диктатор Рохас Пинилья закрыл El Espectador и оставил меня в Париже без гроша. Поэтому я обналичил часть обратного билета на самолет и использовал эти деньги, чтобы продолжить жить в Европе. Я остался там на три года.
Как Мерседес отреагировала на это?
Это одна из загадок ее личности, которую я не смогу понять даже сейчас. Она была абсолютно уверена, что я вернусь. Все говорили ей, что она сумасшедшая, что я найду себе кого-нибудь в Европе. В Париже я действительно вел совершенно свободную жизнь. Но я знал, что, когда всё закончится, я вернусь к ней. И это было не вопросом чести, а скорее естественным ходом судьбы, как нечто уже произошедшее. Из Парижа я писал Мерседес каждую неделю. Всякий раз, когда случалось что-то, чем она была недовольна после того, как мы поженились, она говорила: «Ты не можешь так поступить, потому что в своем парижском письме ты сказал, что никогда не сделал бы ничего подобного». Наконец я сказал ей: «Я хочу выкупить обратно все твои письма». [Мерседес спокойно слушала эту часть разговора] Сколько я за них заплатил, Мерсе?
МЕРСЕДЕС БАРЧА: Сто боливаров.
ГАРСИА МАРКЕС: Это было дешево.
МЕРСЕДЕС БАРЧА: Так и было.
Что Мерседес сделала с деньгами?
Без понятия. [Мерседес улыбается] Что сделал я, так это сжег письма. И сейчас я действительно рад, что сделал это, потому что если бы эти письма всё еще существовали, кто-нибудь охотился бы за ними для публикации.
Человек, которому оказывают так много литературных почестей, должен делать громкие заявления чаще, чем другие, и вы справляетесь с этим. Но есть ли что-нибудь еще, что бы вы хотели рассказать о тихом и скрытном человеке, стоящем за всеми этими заявлениями?
Нет. Я думаю, мы ничего не упустили. Конечно, в каждом человеческом существе есть темные пятна, к которым никто никогда не притрагивается. Но я не думаю, что читатели интервью хотят заходить в эти дебри. Они предпочтут видеть человека таким, каким захотят.
Тогда кто же вы?
Я? Я самый застенчивый человек на планете. А еще самый добрый. По этому поводу я не принимаю никаких возражений и контраргументов.
Ну, поскольку вы самый добрый и застенчивый человек на планете, в чём, по-вашему, заключается ваша самая большая слабость?
Ах, вы задали вопрос, который мне никогда раньше не задавали! Моя самая большая слабость? Мм Это мое сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Если бы я был женщиной, я бы всегда говорил «да». Мне очень нужно, чтобы меня любили. Моя главная проблема заключается в том, что я хочу получать еще больше любви, и именно поэтому я пишу.
Это большая удача, что ваша писательская деятельность принесла вам столько любви. Даже те люди, которые ненавидят вас за политику, любят ваши книги.
Да. Но я ненасытен. Мне всё еще нужно больше любви.
В ваших устах это звучит так, словно вы нимфоманка.
Ну, да, но скорее сердечная нимфоманка. И вот сейчас я хочу, чтобы вы передали читателям в Соединенных Штатах это впечатление обо мне абсолютно искренне. Я очень боюсь, что в Соединенных Штатах может найтись кто-то, кто не любит меня, и я хочу, чтобы этот человек полюбил меня из-за этого интервью.
Хорошо. Но мы уделим столько же времени последнему важному вопросу. Как вы думаете, в чём заключался смысл вашей жизни всё это время?
Возможно, я смогу ответить вам, рассказав, кем бы я хотел быть, если бы не стал писателем. Я бы хотел быть пианистом в баре. Так я мог бы внести свой вклад в то, чтобы влюбленные испытывали еще большую любовь друг к другу. Если я могу добиться большего как писатель и люди любят друг друга сильнее из-за моих книг, то я думаю, что в этом и заключается смысл, который я бы хотел вложить в свою жизнь.
Так происходит и в моем доме. Мерседес заботится обо всём. И мой литературный агент тоже женщина. Женщины полностью поддерживают меня. Для меня это почти суеверие. Когда я вижу, что женщина вовлечена в какое-то дело, то знаю, что всё получится хорошо. Для меня совершенно очевидно, что женщины держат этот мир.
Весь мир, не часть его?
Женщины сосредоточены на повседневной реальности, в то время как мужчины совершают всевозможные безумные поступки. Я считаю большим достоинством женщин то, что у них нет исторического чутья. Они заинтересованы в реальности сегодняшнего дня, в безопасности сегодняшнего дня.
Вы хотите сказать, что они не пойдут и не устроят 32 гражданские войны, как Аурелиано Буэндиа.
Нет, они остаются дома, управляются по хозяйству, пекут сладости в виде зверюшек, чтобы мужчины могли пойти и устроить эти войны. Еще одним достоинством женщин является то, что они гораздо более лояльны, чем мужчины. Единственное, чего женщины не прощают, — это предательства. Если с самого начала кто-то устанавливает правила игры, какими бы они ни были, женщины обычно принимают их. Но чего они терпеть не могут, так это если правила нарушаются где-то на этом пути. Если это произойдет, они могут быть абсолютно немилосердными. С другой стороны, главная мужская добродетель — это нежность.
Нежность?
Верно. Нежность присуща не женщинам, а мужчинам. Женщины знают, что жизнь очень трудна.
Если у женщин, как вы говорите, нет исторического чутья, то что вы скажете о таких женщинах, как Эва Перон, Индира Ганди и Голда Меир? Не говоря уже о Жанне д’Арк?
Ну, я говорю в общих чертах. Вы приводите в пример великие и прекрасные исключения.
Вы рады, что ваши сыновья растут в мире, где мужчины и женщины больше ладят друг с другом?
Ах, это замечательно. Я умираю от зависти. Порой, когда я рассказываю своим сыновьям о том, каково было мне, когда я был маленьким, они с трудом мне верят. К примеру, они читают «Хронику объявленной смерти», историю о чудовищном преступлении, в результате которого два брата совершают убийство. Девушка выходит замуж, и в первую брачную ночь муж возвращает ее родителям, потому что она не девственница. Затем ее братья убивают мужчину, который, по их мнению, лишил ее девственности. Так вот, в мое время это была совершенно обычная драма в Латинской Америке. Но когда мои сыновья читают это, им кажется, что это научная фантастика.
Как вы познакомились с Мерседес?
Эта история целиком рассказана в «Хронике объявленной смерти». Когда мы были молоды, то жили в одном городе, Сукре. Мы обручились в 1952 году, когда я работал в боготской газете El Espectador. Еще до свадьбы газета предоставила мне возможность поехать в Европу в качестве иностранного корреспондента. Так что мне пришлось выбирать между делом, которым я всегда хотел заниматься, и свадьбой. Когда я обсудил это с Мерседес, она сказала: «Тебе лучше поехать в Европу, потому что, если ты этого не сделаешь, ты будешь винить меня всю оставшуюся жизнь». И я уехал. Первоначальный план состоял в том, что я останусь там всего на месяц. Однако я пробыл в Европе совсем недолго, когда диктатор Рохас Пинилья закрыл El Espectador и оставил меня в Париже без гроша. Поэтому я обналичил часть обратного билета на самолет и использовал эти деньги, чтобы продолжить жить в Европе. Я остался там на три года.
Как Мерседес отреагировала на это?
Это одна из загадок ее личности, которую я не смогу понять даже сейчас. Она была абсолютно уверена, что я вернусь. Все говорили ей, что она сумасшедшая, что я найду себе кого-нибудь в Европе. В Париже я действительно вел совершенно свободную жизнь. Но я знал, что, когда всё закончится, я вернусь к ней. И это было не вопросом чести, а скорее естественным ходом судьбы, как нечто уже произошедшее. Из Парижа я писал Мерседес каждую неделю. Всякий раз, когда случалось что-то, чем она была недовольна после того, как мы поженились, она говорила: «Ты не можешь так поступить, потому что в своем парижском письме ты сказал, что никогда не сделал бы ничего подобного». Наконец я сказал ей: «Я хочу выкупить обратно все твои письма». [Мерседес спокойно слушала эту часть разговора] Сколько я за них заплатил, Мерсе?
МЕРСЕДЕС БАРЧА: Сто боливаров.
ГАРСИА МАРКЕС: Это было дешево.
МЕРСЕДЕС БАРЧА: Так и было.
Что Мерседес сделала с деньгами?
Без понятия. [Мерседес улыбается] Что сделал я, так это сжег письма. И сейчас я действительно рад, что сделал это, потому что если бы эти письма всё еще существовали, кто-нибудь охотился бы за ними для публикации.
Человек, которому оказывают так много литературных почестей, должен делать громкие заявления чаще, чем другие, и вы справляетесь с этим. Но есть ли что-нибудь еще, что бы вы хотели рассказать о тихом и скрытном человеке, стоящем за всеми этими заявлениями?
Нет. Я думаю, мы ничего не упустили. Конечно, в каждом человеческом существе есть темные пятна, к которым никто никогда не притрагивается. Но я не думаю, что читатели интервью хотят заходить в эти дебри. Они предпочтут видеть человека таким, каким захотят.
Тогда кто же вы?
Я? Я самый застенчивый человек на планете. А еще самый добрый. По этому поводу я не принимаю никаких возражений и контраргументов.
Ну, поскольку вы самый добрый и застенчивый человек на планете, в чём, по-вашему, заключается ваша самая большая слабость?
Ах, вы задали вопрос, который мне никогда раньше не задавали! Моя самая большая слабость? Мм Это мое сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Если бы я был женщиной, я бы всегда говорил «да». Мне очень нужно, чтобы меня любили. Моя главная проблема заключается в том, что я хочу получать еще больше любви, и именно поэтому я пишу.
Это большая удача, что ваша писательская деятельность принесла вам столько любви. Даже те люди, которые ненавидят вас за политику, любят ваши книги.
Да. Но я ненасытен. Мне всё еще нужно больше любви.
В ваших устах это звучит так, словно вы нимфоманка.
Ну, да, но скорее сердечная нимфоманка. И вот сейчас я хочу, чтобы вы передали читателям в Соединенных Штатах это впечатление обо мне абсолютно искренне. Я очень боюсь, что в Соединенных Штатах может найтись кто-то, кто не любит меня, и я хочу, чтобы этот человек полюбил меня из-за этого интервью.
Хорошо. Но мы уделим столько же времени последнему важному вопросу. Как вы думаете, в чём заключался смысл вашей жизни всё это время?
Возможно, я смогу ответить вам, рассказав, кем бы я хотел быть, если бы не стал писателем. Я бы хотел быть пианистом в баре. Так я мог бы внести свой вклад в то, чтобы влюбленные испытывали еще большую любовь друг к другу. Если я могу добиться большего как писатель и люди любят друг друга сильнее из-за моих книг, то я думаю, что в этом и заключается смысл, который я бы хотел вложить в свою жизнь.
PLAYBOY
Читайте предыдущие части интервью!
Интервью было опубликовано в американском выпуске журнала за февраль 1983 года. Это интервью мы решили поделить на части и сопроводить описанием, чтобы вам было удобнее его изучить. Следите за анонсами следующих частей в наших соцсетях.
